Вокруг Его стояли серафимы; у каждого из них по шести крыл; двумя закрывал каждый лицо свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал.

Книга пророка Исайи. Гл. 6

Перечитайте старые стихи Фридриха Шиллера, двухсотлетней давности, - так, как если бы они были написаны сегодня...

Фридрих Шиллер. Боги Греции

А теперь, в духе нашего века - перевертыша всех ценностей - совершим и мы логическое переворачивание сказанного поэтом: "а если закону тяжести не послушна", стало быть, тогда и не ОБЕ3БОЖЕНА Земля, и, наоборот, вновь населена богами - иначе говоря, насыщена божественным, т.е. сверхчеловеческим, сверх ценностным, идеальным.

Уж не тут ли сокрыта тайна ИДЕИ БОГА?..

Вы вправе возразить: здесь шла речь о богах начальных, древнейших - об олимпийской мифологии Эллады, - тогда, стало быть, с точки зрения последующего правоверного монотеизма, у Шиллера говорилось лишь о "языческом" многобожии, - так может ли ТА "обезбоженность земли" иметь отношение к единому Богу, например ХРИСТИАНСКОМУ?

Прямого отношения - нет, не может, но! - всему свое время...

С христианским монотеизмом (в широком смысле - поскольку ТРОИЧНОСТЬ Божества не мешает его единству) дело обстояло сложнее. В течение почти полутора тысячи лет - от первых веков новой эры до Ренессанса - в Европе безраздельно господствовала ХРИСТИАНСКАЯ КАРТИНА МИРА и христианское МИРООТНОШЕНИЕ, жестко "монополизированное церковью.

Хотя - нельзя сразу же не отметить, что на всем пространстве церковной истории с самого начала и в особенности в Средние Века- постоянно возникали всевозможные ЕРЕТИКИ и целые ЕРЕСИ, отклоняющиеся от официального вероучения в области догматики и культа: павликианс, катеры, богомилы, вальденсы, альбигойцы, лолларды, табориты; в России-стригольники, жидовствующие. Чаще всего они служили религиозной оболочкой социального протеста (особливо крестьянско- плебейские ереси), но иногда отдельные сильные умы стремились поставить христианское вероучение как БОГООТКРОВЕНИЕ - на уровень миросозерцания великой философии античного мира и обосновать сие философскими методами последней. Таковым явилось, например, АРИАНСТВО - самая сильная ересь всех времен. (В последствии, в Новое время, ересей сменили религиозные секты, а в наше с вами - плюрализм разнообразных мировых, почти бесчисленных учении).

Монополия Церкви поддерживалась сначала нравственным авторитетом демократичного вероучения - наперекор аристократизму действующей власти. Потом же, позже, после овладения собственной властью – НАСИЛИЕМ - огнем и мечем (крестоносцы с иноверцами, а инквизиция - с ересью внутри собственно христианского мира).

Постепенно, однако, эту монополию стали оттеснять НАУКА и ФИЛОСОФИЯ.

В середине XVI в. (1543 г.) вышел научный труд Коперника "Об обращении небесных сфер", который, по слову Гете, стал "открытием более важным, чем вся Библия", после этого власть духовной монополии монотеизма начинает размываться волнами открытий в естествознании и философии, уступая место ПАНТЕИЗМУ и ДЕИЗМУ, "вольнодумству", - (Шопенгауэр прямо считал, что "пантеизм - это прежде всего форма атеизма"!))

Парацельс, врач и естествоиспытатель, а также философ, заявил в первой половине XVI в., что наше знание объясняется не Откровением свыше, а САМООТКРОВЕНИЕМ. Затем Коперник, Бруно и Галилей последовательно перевернули христианскую картину мира, заменив ее на научную (и церкви в конечном счете пришлось ее принять и контаминировать с библейской картиной мира). (Любопытнейшие формы подобной контаминации науки с религией сохранились надолго и встречаются еще в наше время: с 40-х гг. Тейяр де Шарден и неотомизм, а совсем уж недавно, в 80-е гг. - Дмитрий Панин, русский эмигрант "третьей волны").

А Кеплер не без гордости даже заявил, что для открытия законов движения планет он не нуждался в "гипотезе Бога".

Пантеистические идеи и мотивы в изобилии распространены были на Древнем Востоке - в Индии (брахманизм, индуизм, веданта); в Китае (даосизм); случались они и в Элладе (Фалес, Анаксимандр, Анаксимен); далее в той или иной форме они пронизывали МИСТИЦИЗМ, в том числе и христианский (от Эриугены и Майстера Экхарта до Беме и Сведенборга). Дж. Бруно, сожженный за коперниканскую ересь, утверждал, что "природа есть не что иное, как Бог в вещах".

В наступившую в ХVII в. эпоху рационализма, когда вседовлеющее знание стало вступать в противоречие с верой, ПАНТЕИЗМ становится целой системой - в концепции Спинозы. Порвавши с жестоким монотеизмом иудаизма, Спиноза сделал центральным пунктом своей онтологии тождество Бога и природы, которую он понимал, как единую, вечную и бесконечную субстанцию, исключающую существование какого-либо другого начала, и тем самым - как причину самой себя (саusа sui). Впрочем это у него не исключало интеллектуальную любовь к богу и идею вечности человеческой души: смерть есть возвращение в единую субстанцию.

В следующую эпоху Просвещения (ХVIII в.) получает распространение новая форма вольнодумства (уходящего от христианского монотеизма) –ДЕИЗМ. Согласно доктрине, бог, сотворив мир, далее не принимает в нем никакого участия и не вмешивается в закономерное течение его явлений и событий. Это - религия разума, так называемая "ЕСТЕСТВЕННАЯ РЕЛИГИЯ", которая, как представлялась деистам, суть общая для всех людей и в этом плане является нормой для всех религий мира (в том числе таковой она должна быть и для христианства).

К деизму были близки самые крупные философские умы ХVIII столетия: Коллинз, Шефтсберри, Болингброк - В Англии: Вольтер и Руссо - во Франции: Лейбниц и Лессинг - в Германии: Джефферсон и Франклин - в Америке: в России некоторые из декабристов, вольнодумством славился Пушкин (автор Гавриилиады", этой едкой барковианской издевки над Священным Писанием).

Давид Юм, основатель (наряду с Кантом) новоевропейского агностицизма и предшественник атеистического позитивизма, - поднимается до критики церкви и монотеистической веры, которой он противопоставляет указанную "естественную религию". В специальной работе "Диалоги о естественной религии", 1779, он показал, что монотеистическая) - христианская вера имеет два источника - страх и надежду, что делает ненужным допущение бездеятельного бога-творца.

На закате эпохи Просвещения величайший духовный авторитет Европы Гете тоже не случайно уходит от монотеизма к пантеизму; он соединит в единую целостную картину мира переосмысленную им религию, науку и поэзию: " ...каждого можно считать только одним органом, и нужно соединить совокупное ощущение всех этих отдельных органов в одно-единственное восприятие и приписать его Богу (!- М. К.)".

Существование человека Гете считал подчиненным нескольким великим силам, среди которых он, однако, не видел Бога, а видел только: "демона личности", энтелехию (душа - энергия), тихэ – судьбу, Эрос; ананкэ-необходимость и эльпис - надежду на будущую свободу и саморазвитие.

Для гетевского идеала – сверхчеловека - Фауста богом является, по сути, творческая сила жизни, а дьявол (Мефистофель) - чисто аллегорическая условная фигура, к тому же исполненная иронии на весьма земной, плотной подкладке: "Быть только чертом без чертовок - не стоило бы ни черта!" Бог здесь как бы незримо растворен в саморазвитии бытия и человека. Для немецких (Йенских) романтиков место бога, по существу, засняла РОМАНТИЧЕСКАЯ ИРОНИЯ - бесконечно, неограниченно высокая позиция "над всем ограниченным, так же как и над собственным искусством, добродетелью или гениальностью" (Фр. Шлегель). (В наше время, как мне представляется, позицию романтической иронии на новом историческом уровне успешно возродит Иосиф Бродский).

Так надмирная позиция христианского Бога, казавшаяся вечной, -оказалась расшатанной к концу ХУШ столетия. Оставалось последнее...

Современник Шиллера и Гете, немецкий писатель Жан-Поль первым в европейской истории отважился на заявление пока еще косвенное... о смерти христианского Бога: " Речь мертвого Христа с вершины Мироздания о том, что Бога нет" (фрагмент из романа "Зибенкэз", 1797).

В середине XIX в. эту тему уже в более прямой форме подхватит французский поэт Жерар де Нерваль (с приведенным эпиграфом из Жан-Поля):

(цикл "Христос на Масличной горе")

Бог таким образом становится героем художественного произведения, одним из поэтических персонажей (чем предвосхитит целую серию блистательных образов в поэзии и прозе XX века, и может быть ярче всего в русской литературе). И, развивая тему, поэт продолжает от лица Христа, обращающегося с тщетной мольбою к Отцу небесному: "Ведь если я умру, то все тогда умрет!"

Могучее и предельно напряженное (хотя и негативное) продолжение эта тема - в плане нравственной ответственности человека перед Историей и будущим - получит у Фридриха Ницше, гениально безумного мыслителя-поэта, отважившегося сокрушить девятнадцативековое господство христианского вероучения.

До сих пор пантеизм и деизм, хотя и размывали официальный христианский монотеизм, но вынуждены были так или иначе приспосабливаться к нему (в силу его официальности), идя на компромиссы, уступки и оговорки, в том числе и иронические (ирония от греч. eironeja - притворство, отговорка).

Философ-апологет "воли к власти" впервые в истории бесстрашно отбрасывает любые компромиссы и заявляет прямо в лицо европейскому человечеству, все еще пребывавшему в тенетах церковного учения и продолжавшему казнить своих скептиков:"... монотеизм, этот окоченелый вывод из учения о некоем эталоне Человека - стало быть, вера в некий эталон Бога, возле которого существуют еще только лживые лжебоги, - был, возможно, величайшей опасностью прежнего человечества..." (Ф. Ницше. Соч. в 2-х тт., М., 1990, т. I, с. 600).

Молодой, скептически "веселый" ум провозглашает устами своего персонажа - "безумного человека" - тезис, коему суждено будет аукаться до наших дней - "смерть Бога": "Где Бог? - воскликнул он. - Я хочу сказать вам это! Мы его убили - вы и я! Мы все его убийцы" (там же, с.592).

Сейчас, спустя более ста лет, ясно, что то была мистификация и попытка выдать желаемое (страстно, безумно одним только этим мыслителем - одним во всей Европе!) - за действительное. За фигурой персонажа - "безумного человека" - маячит автор: "Я пришел слишком рано... мой час еще не пробил. Это чудовищное событие еще в пути и идет к нам - весть о нем не дошла еще до человеческих ушей... Это деяние пока еще дальше от вас, чем самые отдаленные светила, - и все- таки вы совершили его!" (там же, с. 593).

Ему бы более всего хотелось, чтобы бесстрашие собственного свободного ума стало условием победы в небывалой схватке с всесильной тысячелетней традицией: "Величайшее из новых событий - что "Бог умер" и что вера в христианского Бога стала чем- то не заслуживающим доверия - начинает бросать на Европу свои первые тени" (с, 662).

Спустя еще полстолетия эти тени своеобразно сгустились в философии Хайдеггера, посвятившего ницшевскому наследию пару томов своих работ. Однако хайдеггеровская расшифровка дерзко воинственного тезиса Ницше - в присущем автору "Бытия и времени" мистафицирующе - метафизирующем стиле вызывает некоторое смущение. В самом деле, слова "Бог мертв" означают: сверхчувственный мир лишился своей действенной силы. Он не дарует уже жизни. Пришел конец метафизике - для Ницше это вся западная философия, понятая как платонизм. Свою же собственную философию Ницше понимает как движение против метафизики - для него значит против платонизма". Христианская вера еще будет - здесь, там, где-нибудь? (? - М.К.). Однако правящая в том (прежнем, христианском - М.К.) мире любовь уже перестала быть действенно - действительным принципом всего совершающегося теперь. Сверхчувственное основание сверхчувствительного мира, если мыслить его как действенную действительность всего действительного (??? - М.К.), сделалось бездейственным. Вот в чем метафизический смысл метафизически продумываемых слов "Бог мертв" (см. "Вопросы философии", 1990, № 8, с. 147, 167).

Но зачем же ТАК "продумывать" то, что имеет самый прямой , до оголенности, никак и нисколько не шифрованный смысл?!

Автор знаменитого "Заратустры" является автором менее популярной, но тем не менее ГЛАВНОЙ книги, небольшой по объем), но содержащей динамит, подложенный под два тысячелетия господства христианской идеологии - "Антихрист. Проклятие христианству". (Кстати, заодно именно "Антихрист" и объясняет, почему рупором своего учения он сделал древнеиранского пророка Зороастра - потому, что тот первым увидел "в борьбе добра и зла истинную причину движения вещей"). Здесь в § 36 сказано: "Только мы, ставшие свободными умы, имеем подготовку, чтобы понять то, чего не понимали девятнадцать веков, - мы имеем правдивость обратившуюся в инстинкт и страсть, объявлявшую войну "святой лжи" еще более, чем всякой иной лжи... Человечество преклоняется перед противоположностью того, что было происхождением, смыслом, правом Евангелия, что оно в понятии "церковь" признало за святое как раз то, что "благовестник" чувствовал стоящим ниже себя, позади себя ("мне не стыдно вспоминать, что сделала церковь из этого символизма (символизма "Отца" - М.К.): не поставила ли она на пороге христианской "веры" историю Амфитриона (т.е. "рогоносца")? И еще сверх того догму о "непорочном зачатии"? Но этим она опорочила зачатие..." (там же), - напрасно искать большего проявления всемирно- исторической иронии" (т. 2, с. 661).

Так вот кто убил Бога на самом деле или вернее пытался убить! Но христианский Бог оказался не только Воскресшим в собственной -монотеистической топике, но и в мифологической (в данном случае подобно Фениксу). Он, как и вера в Него - религия и церковь вновь воскресли - на этот раз), уже не "метафизического", а, грубо физического - расстрела Бога и Церкви в СССР, ныне в России, в 90-х гг. XX века Он воскрес еще раз).

С интерпретацией Хайдеггера по-своему перекликается и наш, российский ницшевед К.А. Свасьян, который в своих - замечательных! - комментариях к прекрасному двухтомному изданию Ницше утверждает, что "здесь и не пахнет атеизмом", а дело "сводится здесь в чистом виде только к бунту (в смысле Достоевского), не больше" (т. 2, с. 800).

Впрочем это не противоречит и мнению церковников - энциклопедистов, по крайней мере не противоречило до 1917 г. В дореволюционной Энциклопедии мы читаем: "Ницше боролся против идеи Бога и против христианства, но и его вряд ли можно назвать атеистом, как нельзя подводить под этот термин миросозерцание Шопенгаузера и Гартмана... Ведь процесс личного участия в религиозной жизни неминуемо влечет за собой определенное отношение к общепризнанному учению, и это отношение получает различные формы, с одной стороны- в религиозной мистике, с другой - в различных формах свободомыслия... В действительности религии опасно не свободомыслие; опасен религиозный индифферентизм, наступающий в эпоху, когда религиозные догматы теряют силу над людьми" (статья Э.Л. Радлова "Атеизм" - в недавно переизданной кн. ХРИСТИАНСТВО. Энциклопедический словарь, т. I, М. 1993, с. 136).

Именно последнее положение сложилось на закате Римской империи: "Нет у меня никакой религии", - говорил Гораций; "Многие сомневаются, существуют ли вообще боги", - говорил Овидий (мнения двух классиков-колоссов Римской культуры, к коим примыкали и Ювенал, и Марциал и многие др.

Близкое к этому положение сложилось и на закате Советской атеистической империи - к 80-м гг. XX века, когда уже большая часть народа сомневается, существуют ли вообще боги. Материя земная, посконная заслонила собою небесное, идеальное, - атеистический материализм стал единственно страшным видом безбожия - МАТЕРИАЛИСТИ-ЧЕСКИМ АТЕИЗМОМ ("воинствующим").

В своей последней работе - автобиографии "Ессе Нолю" (которая задумывалась не случайно как предисловие к "Антихристу") Ницше указывает на одного из своих немногих проницательных рецензентов, который еще по ранним "Несвоевременным размышлениям" - предвидел для меня великое назначение - вызвать род кризиса и дать наилучшее разрешение проблемы атеизма; он угадывал во мне самый инстинктивный и самый беспощадный тип атеиста" (т. 2, с. 734).

В определенном смысле перед нами, действительно, атеизм весьма специфический, ориентированный только на христианского Бога и церковь Его, на фоне которых якобы сильно выигрывает иудаизм и в особенности буддизм, не говоря уж о пышном политеизме Эллады. "Буддизм во сто раз реальнее христианства... христианское понятие о божестве (Бог как Бог больных. Бог как паук. Бог как дух) - это понятие есть одно из самых извращеннейших понятий о божестве, какие только существовали на земле... " (т. 2, с. 644).

Три величайшие христианские добродетели - Веру, Надежду, Любовь он обозвал "тремя христианскими хитростями" (там же, с. 649), а вот буддизм-де к подобным "хитростям" не прибегал.

Мужественно и бескомпромиссно отказался Ницше от всяческих уловок и оговорок деизма, пантеизма и мистики, он резко и грубо обвиняет христианский теизм: "Не то отличает нас от других, что мы не находим у бога ни в истории (как деизм - М.К. , ни в природе (как пантеизм - М.К.), ни за природой (как мистика - М.К.), но то, что мы почитаем за Бога, чувствуем не как "божественное" (в смысле идеального, высшего - М.К.), но как жалкое, абсурдное, вредное - не как заблуждение только, но как преступление перед жизнью... Мы отрицаем Бога как Бога" (т. 2, с. 679).

Поэтому наперекор даже самому яростному вольнодумцу Вольтеру острившему, что, мол, если бога нет, то его стоит выдумать, наш вольнодумец, "философствующий молотом", бьет, как голову отрубает: "если бы он даже существовал, его следовало бы упразднить" (т. 2, с. 679).

В финале своего "Антихриста", мечущего обличительные молнии, неслыханные в истории мировой мысли, автор выходит - в одном единственном месте на социальный аспект, объявляя, что христианин и "анархист" (под коим он понимает и социалиста) - типы "одного происхождения", и между "теперешней сволочью" более всего ненавидит "сволочь социалистическую" (с. 686 - терминология, примененная затем Лениным к еврейскому Бунду).

Интерпретатор Хайдеггер в свойственной ему сверхтуманной манере тоже касается социального выхода из ницшевского требования сильного , БОЛЯЩЕГО СВЕРХЧЕЛОВЕКА, долженствующего сменить собою слабого и безвольного бога (см. цит. соч., с. 176), а другой крупнейший экзистенциалист К. Ясперс назовет уже вещи своими именами и пояснит социально-политический аспект казалось бы дотоле "метафизической " ВОЛИ К ВЛАСТИ: "Воля к тому, чтобы производить нового человека (тоталитаристы: нацисты и большевики) вместо того, чтобы ,как революционеры у Ленина, освобождать человека, с тем чтобы он становился тем, что он уже есть..." (К. Ясперс. "Заметки к Мартину Хайдеггеру", цит. по "Вопросы философии", 1990, № 8, с. 176).

Так место Бога, приуготовленного Фридрихом Ницше для сверхчеловека - в философии и литературе, в РЕАЛЬНОЙ ИСТОРИИ занял фюрер нацизма (в Германии и Италии) и вождь большевизма (в России, Китае, Корее); орудием же оных - вполне естественно - вместо метафизики стала физика... штыка. И не стоит забывать о том, что первый взял себе в духовные учителя Ницше, а второй - атеистический материализм русских "революционных демократов" (Белинского, Чернышевского).

К. Свасьян метко заметил, что весь "Антихрист" выглядит как прямое продолжение филиппик против Бога одного из бесовских героев Достоевского (на которого Ницше неоднократно ссылался как на близкого по духу духовного страстотерпца). В самом деле, вспомним знаменитый итог тяжкого спора: "Но если Бога нет, значит, все - позволено?! "Эта проблематика упорно и многократно разрабатывалась целой блестящей плеядой русских мыслителей - от неославянофилов до эмигрантов (вынужденных) из Советской России: К. Леонтьев, В. Соловьев, П. Михайловский, В. Розанов, А. Волынский, Д. Мережковский, Лев Шестов, М. Туган-Барановский, Андрей Белый, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Сорокин, Л. Карсавин, С. Аскольдов, Н. Лосский, Э. Радлов, Ф. Степун, С. Гессен, И. Лапшин, Г. Флоровский, С. Франк, Б. Вышеславцев, И. Ильин (см., напр., сб. "Творчество Достоевского в русской мысли 1881- 1931 гг.", М. 1990).

Да, для тех, кто способен плюнуть на икону и растоптать лик святого, - для них "все позволено" - снять все моральные запреты, т.е., иначе говоря, отменить нравственные ценности (когда нет Сверх-ценности!). Сие и было использовано в масштабах целой гигантской страны советским воинствующим атеизмом ("бесами" большевизма и его "Сатаною").

Как же это стало возможным?

Да так, что, если безбожник - воинствующий (а именно к этому призывал супер - авторитет Ленин в своей идеологической программе - "О значении воинствующего материализма"), то он вообще не должен терпеть умеющих веровать в высшие, надмирные ценности и молиться. Потому из Советской России в 1922 г. была насильственно выслана (т.е. "изъята из употребления"), целая когорта мыслителей религиозного толка, но - в отличие от нынешнего взгляда на эмиграцию как якобы спасение от всех финансово- экономических бед- тогда изгнанием была заменена не что иное, как смертная казнь!

И, как мы знаем и помним, были расстреляны тысячи священнослужителей, монахов и даже монашек!!! - для того, чтобы по дальновидному расчету Вождя, "обеспечить за собой необходимые для нас позиции на много десятилетий" (там же).

Вот как были обеспечены сии "позиции", отнюдь не метафизические. Впрочем, если бы коммунистам вообще дали волю, то они готовы были "превратить весь мир в международный союз Советских Социалистических Республик! Первые 10 лет международной пролетарской революции подвели капиталистический мир к могиле. Второе десятилетие его похоронит!" (Известия ЦК ВКП) б), 1927, № 40, с. I) Эта идеологическая позиция оборачивается на практике вооруженным вторжением: даже после обескровившей страну Отечественной войны (победа в которой - пора уже об этом сказать вслух - стала пирровой победой), - советские вторжения происходили буквально через каждое десятилетие: в Венгрию - 56-й, Чехословакию – 68-й, Афганистан - 78-й.

Поэтому навстречу такому "воинствующему" (расстреливающему) материализму и атеизму - в целях самосохранения цивилизованный мир, сохранивший веру в бога и в нравственные ценности, - вынужден был объявить "крестовый поход против коммунизма".

Совершенно очевидно, что две такие, противоположно направленные силы (опирающиеся к тому же на невозможное в прошлой истории оружие массового уничтожения) могут привести только - к взаимоуничтожению, к АННИГИЛЯЦИИ культуры и самой жизни.

...А каковым был повседневный опыт советского общества?

Страна, в которой Бог был расстрелян, и Его место занял идол Коммунизма - вождь "гений" (соответственно место церковной общины заняла партячейка, "соборность" же заменило "открытое партсобрание"), тем не менее страна все равно выжила и жила, набирая силу и расширяясь, к ужасу цивилизованных стран, подминая под себя другие народы ("ведь Воля к Власти!", - знал бы застенчивый и стыдливый Фридрих чем обернутся его призывы в руках нацистов и большевиков). Так действовали принципиальные атеисты (доныне не могущие "поступаться принципами" этого рода) - без Бога в голове и в душе, но ведь действовали, и достаточно мощно, штурмуя землю и небо и грозя гибелью остальному- некоммунистическому миру. Шли вслепую, как на старом недобром полотне Брейгеля "Слепые", не внемля ни обращениям Патриарха, ни проклятиям поэтов:

(Игорь Северянин)

Опыт жизни СССР, Советской России страшен, но тем и страшно поучителен - мир увидел и узнал, что целые гигантские народы с великой культурой и вопреки собственной культуре! - на протяжении целых десятилетий в цивилизованное время могут- таки обходиться без Бога (в данном случае- христианского). Две тысячи лет назад, при тогдашнем уровне исторического сознания и почти всеобщей массовой безграмотности - можно было поверить в чудо воскресения Распятого. Но после того, как многие миллионы прошли через ад ГУЛАГа, а также участвовали (или хотя бы наблюдали) в разрушении церквей, сожжении икон и духовных книг, - после такого верить в воскрешение Распятого представляется невозможным. Установилась принципиально иная картина мира - оголтело безбожная, осатанелая картина, - она заменила культ Бога - культом Вождя (поэт - философ Федор Тютчев еще в середине прошлого столетия, осмысливая тему "Россия и Революция" (в одноименном трактате) открыл, что идея Бога необходима обществу для того, чтобы не произошло "обоготворения человека человеком", когда человеческая (как тут не вспомнить Ницше) "слишком человеческая" воля возводится в нечто абсолютное. Таковою, говорит поэт, она проявляется в политических партиях, для которых личный их интерес и успех замыслов несравненно выше всякого иного соображения. "Современная мысль в состоянии вести долгие словесные споры с революцией из-за того или иного ее следствия, социализма, коммунизма, даже АТЕИЗМА, но чтоб уничтожить самый ее (революции - М.К.) принцип, нужно было бы, чтоб она отреклась от себя самой" (Литературное наследство, т. 97, с. 206- 208)), а православную соборность – заменить безликим коллективизмом.

Сейчас эта картина мира рушится, практически уже рухнула для общества в целом (за исключением духовно одичалых толп у Музея Ленина), русскому коммунизму пришел конец. (Зюгановы и ему подобные ратуют не за коммунизм, а за себя в "идеологии", - так что их роль тут не в счет). Политически мы как бы вернулись назад к февралю 17 года с его пугающим плюрализмом и гражданскими распрями, угрозой разрухи и параличом власти. Но ИСТОРИЧЕСКИ - то сие невозможно, - в истории возможны аналогии, но не бывает возврата назад во времени, нельзя просто взять и вернуться к утраченной духовности, духовной деятельности.

Россия тогда шла путем западной цивилизации, набирая темп. Пойти ей сейчас тем же путем - значило бы перескочить на другую -чужую! - орбиту, что по-видимому невозможно. Да и куда, собственно; перескакивать (в плане ВЕРЫ)? Есть ли где-то четко обозначенная орбита нового созерцания? Чем сменяется на Руси после тысячелетия православная вторая - скоропалительная (70-летняя) "эра" безбожия (не просто атеизма, а именно анти-теизма)? Не смениться же не может - тому есть ряд несомненных признаков.

Не случайно сейчас стали раздаваться голоса о "конце истории", а отреагировал на это 10 лет назад в своей книге "Конец утопии?", М., 1990), да, конец некоего исторического периода несомненен, - мы стоим на самом ПЕРЕЛОМЕ ЭРЫ.

Смена ЭР - это, в сущности, смена ВЕР (систем верований).

Аннигилирующее столкновение между воинствующим атеизмом и в ответ на него - высокомерным клерикализмом и фундаментализмом -должно теперь уступить место ТОЛЕРАНТНОСТИ, расширенному "пониманию" с обеих сторон, и следовательно, - взаимопониманию, примирению, определенным пунктам взаимодействия, а в перспективе по-видимому даже некоего объединения.

А кто был первым страстным проповедником толерантности религий, веротерпимости? Отнюдь не церковный деятель и даже не пророк (тем более не богослов). Им был ...ПОЭТ! Французский ранний современник Шиллера - Вольтер, которого за то церковь и прокляла как "безбожника".

Сделаем же ныне и мы следующие шаги по пути толерантности, теперь уже не только между различными религиями и конфессиями (например между православной церковью в России и Зарубежной Православной церковью, православием и протестантизмом, разными ветвями внутри одной церкви и т.п.), но и между религией вообще и атеизмом, только - нормальным, ПОНИМАЮЩИМ АТЕИЗМОМ (не с антитеизмом, с коим нет и быть не может взаимопонимания).

Сделать это можно с помощью ФИЛОСОФСКОЙ ВЕРЫ, как предлагал Карл Ясперс или с помощью всепонимающей поэзии (точнее философско-поэтической веры), как предлагается здесь. Но для этого не только атеизм, но и сама религия должна стать ПОНИМАЮЩЕЙ, понимающими должны стать и все конфессии и внеконфессиональные вероучения.

В XIX – начале ХХ веков ряд крупнейших исследований, среди которых есть классические - Л. Леви-Брюля, Э. Тэйлора, Дж. Фрезера. Ш. Де Бросса, подкрепленные к тому же со стороны социологии Э.Дюркгеймом и со стороны психоанализа З.Фрейдом - приучили нас к мысли, что духовная история человечества развивалась от политеизма к монотеизму.

А. Мень как историк религии отыскал и представил массу иных свидетельств, более свежих, а главное тех этнографов, что сами прожили десятки лет среди современных первобытных племен, которые считают, что изначально по-видимому была распространена «вера в Высшее Благое Существо, которое по большей части представляется Творцом» (цит. По: А. Мень. История религий. Т. 1. С. 162). Учитывая эти спорные моменты, можно следующим образом подытожить основные фазы развития духовной истории человечества как истории отношений человека к Высшему Началу (Богу), отношения, именуемые ВЕРОЙ или еще более тесно и интимно - СВЯЗЬЮ С НИМ - РЕЛИГИЕЙ (reliqare - связывать).

- Пра-монотеизм с элементами магизма;

- магия (анимизм, фетишизм, «язычество» - идолопоклонство);

- мифы, мифология как системы верований;

- собственно монотеизм (мировые религии);

- спор с наукой о приоритете на общую картину мира;

- констатация «смерти бога в культуре» (рубеж ХIХ-ХХ вв.);

- убиение бога в системе советского воинствующего атеизма;

- плюрализм различных религий, мистики, теософии («невидимая религия» современности).

Как бы то ни было, но между всеми этими фазами очевидна не только связь, но и преемственность и взаимопроникновение элементов, поэтому при всем резком различии монотеизма, можно обнаружить во всех этих системах верований какие-то универсальные атрибуты.

Первый атрибут сразу бросается в глаза - он сопутствует существительному «бог» как его прилагательное: в древнем эпосе это был «постоянный эпитет», и мы его моментально вспомним, если хотя бы мысленно откроем Гомера или Гесиода, коих эллины всерьез почитали за создателей своих олимпийских богов. «Единые боги БЕССМЕРТНЫ!» Боги, в отличие от смертных, от людей - независимы от Времени, -весьма скупо, а то и строго, а кому и совсем уж бессовестно мало отпущенного времени. И спустя тысячелетия, на рубеже ХIХ-ХХ вв. Вл. Соловьев подытоживает: «Человек» и «смертный» - синонимы. Уже у Гомера люди постоянно противополагаются бессмертным богам именно как существа, подверженные смерти... решительно не хочет с нею мириться» (В.С. Соловьев. Соч. в 2-х тт., М., 1990. Т. 2. С. 632).

Итак, боги вечны, они пребывают ВНЕ ВРЕМЕНИ. Если даже и умирают - в более древних мифологиях - то способны воскресать. Например, древние египтяне «в смерти и воскресении великого бога черпали не только материальную поддержку и пропитание в этой жизни, но также надежду на вечную жизнь в загробном мире» (Д.Д. Фрэзер. Золотая ветвь. М. 1983. С. 353). Исследователь показывал, что это умирание и воскресение воспроизводилось в магических актах умерщвления или принесения в жертву - в том числе и человека; не сюда ли восходит генезис повествования о распятии Иисуса Христа?

Итак, бессмертие. Ну, а какие еще атрибуты?

Основные атрибуты бытия, как известно из классической философии, это время и пространство. А что сотворил Бог в «Книге Бытия»? Да ведь то же самое - пространство и время! - Сотворил небо и землю, светила на тверди небесной, дабы отделять свет от тьмы, создал тварей земных и, наконец, человека - и все сие в шесть дней, и «почил в день седьмый от всех дел своих». Он положил также ряд жестких и даже жестоких ограничений для человека, начав с фундаментальных («В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят»).

Боги Эллады были совершенно иными: свободные и радостные, не чуждые человеческим слабостям и страстям (включая любовные шалости, игрища и т.п.). Они были совсем не чета наказующим мусульманским («Наложил печать Аллах на слух... для них великое наказание» - КОРАН, Сура 2, ст. 6). Богам религий свойственна монотеизация, т.е. иначе говоря, монополизация не только ценностей, но и власти: «Он - Аллах - един. Аллах вечный; не родил и не был рожден, и не был Ему равным ни один!» (Сура 112). Да и христианский Бог заявляет: «Я есмь путь и истина и жизнь...» (ОТ Иоанна 14:6), и апостолы Его завещают: «Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям покаяться...» (Деяния 17:30).

Завет божий есть Высший Закон, т.е. жесткое ограничение моей свободы воли, моей Свободы, которая сама по себе уже есть нечто божественное. С точки зрения религии, свобода оказывается уделом и приоритетом единственно только Бога, а не человека. Между тем «отец» философии Новейшего времени Иммануил Кант, как известно, признавший идею Бога, которую у него вызывало зрелище звездного неба над головой и моральной совести внутри нас, - открыл тайну свободы Чистого Разума именно в человеке. Правда, по закону антиномии, человек столь же несвободен - в сфере практического разума (сфере морали), но эти антиномии разрешаются в свободном творчестве (в особенности в высшем виде искусства - в поэзии). Его духовный ученик и продолжатель в области эстетики Ф. Шиллер так прямо и описал суть творчества в ИГРЕ (как свободы эстетической). Истинный художник подобен демиургу - он может сам устраивать собственное «сотворение мира», правда, только эстетического, в своей творческой фантазии - свой ОБРАЗ МИРА.

Теперь мы уже подведены к тому, чтобы назвать второй фундаментальный атрибут божества - независимость от каких-либо ограничений в ПРОСТРАНСТВЕ (по поэтическому слову того же Шиллера): «непослушность закону тяжести», а, по слову современной физики, закону гравитации). Иначе говоря, это - абсолютная свобода перемещения в пространстве, в любом направлении. Так олимпийские боги появлялись там и тогда, где и когда им заблагорассудится или когда у их призовут опекаемые ими греки (так, Афина всегда и всюду выручает Одиссея).

Именно это, открывшееся ему понимание, сделало Ж.П. Сартра атеистом (разумеется, не «воинствующим»!). Полагаю уместным напомнить здесь сартровскую глубокую концепцию свободы. Не выбирая свою эпоху, человек выбирает себя в ней. Он должен постоянно «изобретать» себя и свободным выбором своего способа бытия строить себя «вплоть до малейших деталей». Любое его состояние «ангажирует» его свободу. В человеке ничего не дано, и ему ничего не дано: он сам должен постоянно «встраивать» в свой универсум и свою фактичность и даже Другого. Так что Свобода в каждом человеке провозглашается основанием истории: всякая ситуация реализуется только посредством человеческого Выбора и действия.

Однако монопольная, абсолютная власть отнюдь не дарует желанную свободу никому - ни подвластным, ни самому владыке, ни на земле, ни на небе. Иегова в «Пятикнижии Моисея» порою выступает как небесный тиран, испепеляющий Содом и Гоморру, как нынешний Хусейн - Кувейт. Разгневанный на народное неверие своему пророку, Иегова поражает своим огнем целые ттолпы людей: сыновей Аарона, 250 единомышленников Корея и Датана и, наконец, 14000 (!) людей, - толпы были убиты этим огнем. Замечательный французский знаток, если не основатель сравнительного религиоведения Эдуард Шюре обращает внимание на странную для христианина роль Всевышнего в этом эпизоде, - да и не только в этом - «роль разгневанного и непостоянного Бога, которую играет Иегова. Он постоянно готов грозить, распаляться гневом и разрушать, в то время как сам Моисей являет собою и милосердие, и мудрость. Представление о Боге столь младенческое и столь противоречащее божественным свойствам, должно быть не менее чуждо для посвященного Озириса (кем и являлся исторический Моисей на самом деле - М.К.), чем для самого Иисуса Христа» (Э. Шюре. Великие посвященные. Очерк эзотеризма религий. Калуга. 1914. С. 168).

Подобной тирании Единого, Всевидящего и Всевластного не знало эллинское язычество, поелику самая его природа - в МНОГО - БОЖИЙ, т.е. Небесной демократии. Трудно даже вообразить себе иудейские, христианские или мусульманские божества не только смеющимися, но хотя бы улыбающимися. Юмор- эта роскошь человеческого духа - не знаком монотеизму потому, что юмор и его высший цвет – ирония - это способность возвыситься над собой, посмотреть на себя со стороны, с более высокой позиции и посмеяться (улыбнуться) над собою. Как же Всевышний может возвыситься над собою?! А именно в этом и заключается секрет высшей свободы, над которой ничто не властно, кроме собственной самооценки. Смех над другими только тогда и оправдан, когда смеющийся субъект способен подставить мысленно себя самого на место объекта своего смеха. Природа юмора, как это блестяще показал в свое время Анри Бергсон (см. его работу «Смех в жизни и на сцене»), таким образом, в воображении, он конгруэнтен поэтической фантазии.

По контрасту с неулыбчивым монотеизмом сравните «гомерический хохот»: когда ревнивый супруг Афродиты накрыл ее с Марием на любовном ложе невидимой золотой сетью и созвал свидетелей, соседей по Олимпу, наказать смехом их срам. Вы, может быть скажете, что боги Эллады и умерли в сатирах Лукиана, но их дух веселой раскованности и свободы, дух жизнелюбия (т.е. Жизни, как бы переливающейся через край («Первобытная религия есть, быть может, самое сильное и энергичное утверждение жизни, какое мы находим в человеческой культуре» (Э. Кассирер. Философия символических форм). Человек есть «животное символическое», а миф и религия суть символические формы, посредством которых человек упорядочивает окружающий его хаос. Смех - это выворачивание чего- либо хаотического наизнанку во имя его упорядочивания - возникает, как Феникс, вновь и вновь, как скажем в пушкинской «Гавриилиаде» (в чем несомненное обаяние ее и ее скабрезного вдохновителя Ивана Баркова или у наших современников - в песнях Владимира Высоцкого, во множестве ироничнейших стихотворений Иосифа Бродского, этого бога поэтической иронии сегодня (см. 5 этом дальше- специальную главу 8).

Почему же казалось бы верховный хозяин горы богов - Олимпа- Зевс отнюдь не тиран, а свободный бог? Потому что он действует не по своей только единоличной воле (в отличие от противного ему по природе «Кремлевского горца»); он позволяет действовать своим соседям по Олимпу, пусть хоть и подчиненным ему иерархически по их собственной воле. Наконец, в исключительно ответственной ситуации он даже не решается довериться своей воле, мудро полагая, что может ошибиться или уступить голосу не справедливости и рассудка, а личностного предпочтения. Поэтому, когда решается судьба - кому же в конечном счете дано победить: грекам или троянцам - в поединке Ахиллеса с Гектором- он сам ничего не определяет, а как нейтральный судия взвешивает их жребии на весах Судьбы. Все решает ВЫБОР. Только там и есть свобода, где существует возможность выбора, хотя бы и между нежелательными возможностями.

Да, и всякий раз он летит в воображении Лермонтова или Врубеля, Марка Шагала или нашего современника живописца- Александра Харитонова, словом поэта или художника.

Вот я и думаю: спрашивается все вновь и вновь - так кто же кого сотворил?! Только, разумеется, не на седьмой день творенья, а через миллиарды лет после начального взрыва Вселенной, сотворил силой ума и творческого воображения, духовной силой человеческой культуры?..

Полет ангела или явленье шестикрылого серафима «на перепутье» жизненного пути - это ОБРАЗЫ-СИМВОЛЫ, «архетипы» (по определению Юнга) которые в той или иной мере знакомы всякому человеку, не лишенному воображения. Их следы можно отыскать, например, в собственных полетах во сне - в сновиденьях, которые рисует нам наше Бессознательное, и из глубин которого выпархивают лучшие, самые свободные поэтические образы во всех видах высокого искусства. Ныне, присно и во веки веков.

В этих полетах ангелов, с одной стороны, - начало мифологий и религий мира, а с другой - аэронавтики и космонавтики, плюс философского космизма (особливо русского), что впрочем неразделимо соединяется у современного поэта, душа и ум которого распахнуты для всевозможных образов различных культур мира:

(Иосиф Бродский. Назидание)

Да, только ты - ЧЕЛОВЕК.

Ироничный и потрясающе свободный поэт как современный язычник, ошеломляюще соединивший мифологию с христианством. И сегодня способен «увидеть бахрому желтой скатерти, что, совладав с законами тяготенья, воскресла и накрыла обеденный стол...» («Дождь в августе»).

Чем не шиллеровское прозренье, перенесенное в конец XX века?!

Сама по себе Вселенная - «пустая и глухая», но она обретает речь через ВЕЛИКУЮ ДУШУ ПОЭТА - такого, как Ахматова, или философа- такого, как Махатма Ганди («Махатма» у индусов и означает «великая душа»; сама внутренняя рифма с «Ахматова» здесь случайна, но символична).

Вот что дарует глубоко духовное творчество - сотворение мира его автором, вне ограничений в пространстве и времени. Высокая поэзия способна сомкнуть образы мифологические с образами религии. Вот почему они извечно вместе, как сросшиеся близнецы - «и творчество, и чудотворство» (Б. Пастернак). Творчество сродни чудотворству.

А каковы опять-таки могут быть главнейшие из чудес?

Да все то же преодоленье ограничения во времени и пространстве - ограничения, тяготеющего как проклятье над пылким в своей свободе человеком (возможно, тут истоки образа «изгнания из рая», т.е. Из неограниченных возможностей)?! Стало быть. Преображение как преодоление закона тяжести и Вознесение как вызволение из плена времени (жизни смертного). То и другое было открыто, как уже отмечалось, языческим богам (коих создали аэды) и языческим певцам, как Орфей: Орфей поет, и в самом молчанье внимающего пространства «идет преображение вещей» (Р. М. Рильке).

Вы вправе вновь возразить: но ведь все это не более чем в воображении поэта!

Да, но что такое ПОЭЗИЯ (как и религия по своему: ведь всякий великий поэт перерастает в пророка, а всякий пророк был по-своему великим поэтом!) как не ВООБРАЖАЕМЫЙ ОПЫТ БЫТИЯ, только ВООБРАЖАЕМЫЙ, но ведь и ОПЫТ тоже?! Просто я хочу этим сказать, что воображение само по себе и есть желанное, сверхчеловеческое (сверх обычных рядовых возможностей человека) СРЕДСТВО ВЫХОДА ЗА ПРЕДЕЛЫ ОПЫТА. А выход не как разламывание рамок и ограничений, а как свободная экстраполяция прожитого и пережитого (прочувствованного, осмысленного и т.п.) на нечто еще неизведанное. И выход этот задан ищущему человеку, потому что его опыт всегда ограничен, даже в коллективной практике - семья, нация, данный социум, - уже не говоря об индивидуальной. Личность предполагает ... "реальность того, что выше и глубже ее. Личности нет, если нет ничего выше ее" (Н. Бердяев).

Томленье по этому выходу за пределы, отпущенные физической природой человека и его крайне ограниченным социальным опытом, было едва ли не главным нервом наиболее экстатических, наиболее поэтических проповедников (от неоплатоников до исихастов и многих мистиков). С замечательной ясностью и простотой это выразил великий Майстер Экхарт (ХШ- XIV вв.): "Многие говорят, что они не имеют благодати. И я отвечаю: мне очень жаль. Но мне еще более жаль, если ты и не томишься по ней. Уж если вы не имеете ее, то хотя бы томились о ней! Если же и томления нет, то пусть томятся по томлению!.. Дай нам Бог так томиться по Господу, чтобы это заставило Его Самого родиться в нас! Аминь", (проповедь "О свершении времен"). И еще в другой проповеди "О сокровеннейшей глубине", можно сказать непосредственно по нашей теме: "Где кончается тварь, там начинается Бог. И Бог не желает от тебя ничего большего, как чтобы ТЫ ВЫШЕЛ ИЗ САМОГО СЕБЯ, поскольку ты тварь, и дал бы Богу быть в тебе Богом. Малейший образ твари, который ты создаешь в себе, так же велик, как Бог" (Духовные проповеди и рассуждения Мейстера Экхарта. М. "Мусагет". 1912. С. 10, 25).

Социальный опыт личности может быть преимущественно ПОЗИТИВНЫМ, т.е. направленным на пользу другим людям и приносящий им в конечном счете добро и радость, а может быть и НЕГАТИВНЫМ - как удовлетворение одного за счет всех остальных, принесение их в жертву себе одному, своим желаниям и влечениям.

Выходом ЗА ПРЕДЕЛЫ общего позитивного опыта и является феномен БОЖЕСТВЕННОГО (идея Бога), а за пределы негативного опыта - феномен ДИАБОЛИЧЕСКОГО (идея Сатаны).

Церковь и догматическое богословие захватили монополию на единственно верное (единственно возможное) истолкование сущности этого феномена и пути обретения его громадными массами людей, приверженцев данной веры (а заодно предпринимались походы за обращение в данную веру многих других иноверцев - походы крестоносцев до миссионеров, преследовали "отклоняющихся", объявленных еретиками). Но отдельные яркие индивидуальности стремились вырваться из плена непререкаемых догматов и схоластики и обращались к глубоко личным, сокровенным пружинам некоего внутреннего "томления" по поиску Высшего Начала и тем самым смысла жизни - от Майстера Экхарта до Льва Толстого, который спустя полтысячелетия после великого доминиканца заговорил почти что его же словами:"... сердце мое томилось мучительным чувством. Чувство это я не могу назвать иначе, как исканием Бога" Толстой Л. Н. Исповедь. В чем моя вера? - М. 1991. С. 90). Трудно и мучительно, доходя почти что до самоубийства, ищет Толстой свою собственную веру, ибо "без веры нельзя жить" (там же, стр. 79), - повторяет он неустанно, как заклинание. Еще за 20 лет до своего внутреннего кризиса, разродившегося знаменитой "Исповедью", в дневнике он записывает "великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества ..." (5 марта 1855 г.) . Поведав миру о своих тяжких внутренних поисках в своей "Исповеди", великий художник потрясает нас своими переживаниями и безусловно заражает ими; но когда он переходит к теоретическим обоснованиям своей веры... он рожает "лишь банальные серые мысли" (Н. Бердяев см. в кн. о религии Толстого: Сб. статей. М. 1912. С. 173).

Сила христианского вероучения отнюдь не в морализме (моральный кодекс Христа универсален и мало чем отличается от аналогичных кодексов других мировых религий); гениальность Евангелия - в тайне ЛИЧНОСТИ БОГО-ЧЕЛОВЕКА, соединившего в себе Небесное (беспредельное, Высшее Начало, сверхестественное) - с землею, с естественным, человеческим, и как этому божеству открыты человеческие страдания, так и человеку открыты божественные (небесные) высоты, само вздымание в бесконечную высь. "Это единственное в истории соединение личного самосознания с богосознанием, которое мы находим только в Нем и которое составляет самое существо Его..." (Трубецкой С. Учение о Логосе в его истории. М. 1906. С. 379).

33-х летняя жизнь Иисуса на земле, исполненная непонимания со стороны масс людей, которым он желает добра и ради которых жертвует собою, обрывается поруганием и мучительной казнью, но зато и чудесным воскрешением, за которым открывается вторая и на этот раз уже бессмертная, вечная жизнь. А коль скоро бого-человек все же и человек тоже (страдающий) испытывающий унижения и даже взмолившийся о спасении - "Моление о чаше", то, стало быть , и земной человек как таковой может нести в себе некое высшее, 7 вздымающее начало, может, фигурально говоря, подняться до человеке - бога (святость) - например, ценою величайших мук (великомученики) или добровольного отрешения от естественных земных потребностей - "искушений" (великие монахи вроде Антония или Франциска, столпники, русские святые и т.д.). Как блистательно писал об этом С. Аверинцев еще более 25 лет назад, в ту пору тогдашней политической нашей "оттепели": "Схождение бога (тогда у нас "бога" еще писали с малой буквы - М.К.) к человеку есть одновременно требование восхождения человека к богу; прорыв естественного миропорядка со стороны бога есть вызов, обращённый к человеку, от которого ожидается такой же прорыв силой его "выше чем человеческого" поведения - Фома Аквинский... Поэтому "любовь" составляет внутреннюю сущность христианского бога. Аналогией этой любви на низших ступенях иерархии бытия оказывается любовь между человеческими "ипостасями", человеческими личностями. Это... жертвенная воля к полной самоотдаче и разомкнутости" (С. Аверинцев. Христианство. - Философская Энциклопедия. Т. 5. М. 1970. С. 447-449).

Но у того же Спасителя есть иная "ипостась".

Бог - это олицетворение сверхестественного и сверхценности, т.е. представление, созидаемое для вящей наглядности в конкретном каноническом облике (лике), с коего как бы счищено все земное, естественное для человека.

Таков Спас нерукотворный. Это, собственно, СХЕМА ЛИЦА, воплощающего сверхчеловеческую мощь (духовную) и освобожденного от каких- либо земных страстей.

Если даже, как в мусульманской культуре, лик Бога – Аллаха - запрещено изображать, то это именно для того, чтобы беспредельно поднять его над всем естественным, чтоб и вообразить-то его себе "правоверные" не смели, настолько он безмерен, всемогущ, поднят над всем мирским и всем миром.

Разумеется, все это - олицетворение позитивного коллективного опыта, отбирающего из всего прожитого и пережитого все то лучшее, что способствует общему благу. Это - альтруистическое, доброе начало. Но ведь есть опыт и негативный, эгоистический, апеллирующий только к себе. И опыт не только прожитый, но и воображаемый - ведь далеко не все из того, что человек хочет, он может. В основном из-за отсутствия реальных возможностей, всегда ограниченных, а у нравственного и культурного человека - из-за внутренней цензуры, морального табу. Но табу накладывается на поступки, на поведение, а отнюдь не на воображение.

Индивидуальный РЕАЛЬНЫЙ ОПЫТ личности, повторю, крайне ограничен, поэтому человек безмерно расширяет его с помощью воображения. Поэтому наш духовный опыт только на крохотные доли состоит из пережитой и осмысленной личностной практики; в своем громадном и, в сущности, безмерном массиве он состоит из того, что данный человек успел и сумел вобрать в себя из всего духовного опыта человечества - через культуру. А вбирается ведь не только позитивное: "Познание жестоко", - говаривал тот же Ницше - величайший критик христианства. Да и куда денешь неслыханно большую дозу негативного опыта общества?! (Недаром английский психолог, специалист по эмоциям человека Кэрол Изард, утверждает не без оснований, что из дюжины базовых человеческих эмоций - только две-три позитивные, остальные все - негативные. (Кэрол Е. Изард. Эмоции человека М; МГУ, 1980, с. 83- 88). Чтобы перевести его в свой внутренний опыт (и тем хоть как-то преодолеть), культурная личность должна эту негативную социальную практику ПЕРЕВАРИТЬ В СВОЕМ ВООБРАЖЕНИИ.

А ведь есть еще собственное, личное биологическое наследство - БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ, откуда бьют тайные гейзеры негативных потребностей и влечений (из общего источника "либидо", - Эроса и Танатоса, по Фрейду, но и не только этого источника). Только культурный и нравственный человек эти гейзеры научается переливать в воображаемые формы (сублимация, по Фрейду).

Однако ведь воображаемое вовсе не означает, что оно - не существующее. Просто оно существует ПОД сознанием, как и ПОД поведением (а когда вырывается наверх из-под "крышки" самоконтроля и реализуется в поведении, человек и совершает преступление).

Вот это и есть ПОДСОЗНАНИЕ. То есть это - колоссальный склад, своего рода внутренняя фоно- и видео-тека всего пережитого (на видеолентах памяти) плюс на экранах воображения.

Обожествление, т.е. возвышающее олицетворение - свойство не только обобщенного коллективного бытийского сознания, но и вполне бытовое свойство, когда характеризуемое явление резко превышает естественные формы и размеры.

В позитивном плане, когда тот или иной человек добровольно кладет себя на алтарь ради спасения других, и сам образ его жизни впечатляет чистотой и совершенством, любовью к людям и всему живому, освобожденностью от всего дурного - "грешного", - его нарекают СВЯТЫМ, т.е. видят в нем просвечивание и свечение БЛАГОДАТИ (напрямую- в старом исихазме и его своеобразной визуальной реализации- иконах Феофана Грека и старорусской иконы). И на земного человека, стало быть, может пролиться свет Фавора - божественный свет Преображения.

В негативном плане, вполне понятно, происходит сатанизация образа реального лица, особенно если он властитель, от коего зависят судьбы и жизни очень многих людей. Таков, к примеру случай с историческим образом, еще не вполне изжитым и поныне - образом Сталина.

Если у подножия трона власти лежат трупы, то чем их больше, тем могущественнее Власть-хозяин не только жизни и судьбы, но и смерти всех своих подданных (он не может раздвинуть ограничения во времени и продлить жизнь, зато может по своей воле как угодно укоротить ее и ближним, и дальним). Поэтому масса убитых взывает к ее умножению. Приращение массы убиенных все более усиливает власть в ее собственных глазах - до беспредельности, и в глазах толпы, расширенных от ужаса. Так, тот, кто был поначалу обозначен как просто герой (хотя и негативный, но о том вслух не говорят из страха), постепенно превращается в ужасающего, но ВЕЛИКОГО ГЕРОЯ сверхчеловеческого, сверхестественного масштаба, и, по мере утоления его макабрической кровожадности, возрастает и мера его САТАНИНСКОГО величия. В конце концов для насмерть запуганной толпы, но по- своему странно счастливой своим кумиром, (замечательно, как Игорь Северянин с присущей большим поэтам провиденциальностыо предвидел это еще в 22 году, когда писал о России: "...счастливый в несчастье, великий народ").

Так вот олицетворением коллективного негативного опыта (реального плюс воображаемого) и является Дьявол (Сатана, Люцифер, Антихрист, Князь бесов или тьмы, Мефистофель и т. д.). И как у Бога есть посланники в мир людей-ангелы (серафимы), так и у Дьявола есть свои посланники - бесы (черти). Это многоразличные олицетворения низменных (негативных) влечений и желаний человека или человеческих (социальных) групп (ср. "Бесы" Достоевского). Так что когда говорят "Дьявол искушает" или "Бес вселился", сие означает на деле: эгоистический инстинкт в той или иной форме и разновидности (чаще всего на почве либидо или насилия - власти) стучится изнутри и алчет своего удовлетворения.

Впрочем в жизни добро и зло не столь поляризованы, - подобно Ян» и Инь, эти противоположности взаимопроникают, переливаются друг в друга. Крайности свойственны романтически приподнятому, "обостренному" мироотношению, а для "олимпийски" широкого, эпического мировосприятия обе силы соприсутствуют и то побеждают одна другую с попеременным успехом, то даже заключают перемирие или своеобразное "пари". Вспомним великого "олимпийца" Гете, разве не такова его внутренне исполненная борьбы философия человеческого бытия? С одной стороны, он - гений, понимающий ничтожество окружающей "посюсторонней" жизни, а, с другой, "жить - это долг", и, значит, нужно приспосабливать себя к обстоятельствам, а не безнадежно восставать против всего и вся. Поэтому в "Фаусте" дух зла (Мефистофель) принимает "взятку" - бессмертную душу Фауста, и дает за то ему, старцу, возможность прожить заново, с молодыми желаниями. Без взятки дьяволу, выходит, нельзя занять в жизни (но не в творчестве!) сколько-нибудь заметную позицию.

Так что ангелы и бесы не вне мира и человека, а внутри него. Как это запечатлел Достоевский: "Здесь Бог с Дьяволом борются, а поле битвы - сердца человеческие".. У каждой личности свои индивидуальные бесы и ангелы, религия же функционирует для громадных масс людей, и через институт церкви помогает ИЗВНЕ всем тем, кто не в состоянии - по разным причинам - сам разобраться в своих бореньях и совладать с собою.

(И, В. Гете. Мариенбадская элегия)

Да, поэту дан поразительный дар - поведать миру, как страждет индивидуальная душа, какой индивидуальный ответ эта великая душа дает на вечные мировые вопросы.

Религия через посредничество церкви – проповедников - обращается КО ВСЕМ И К КАЖДОМУ с готовым каноническим ответом и утешением.

"Произведение искусства, литература в особенности и стихотворение в частности, обращается к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения... Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную - но не стихотворение, скажем, Райнера Мария Рильке" (Иосиф Бродский. Нобелевская речь).

И вот великий поэт, появляясь на новом витке истории, дает свой собственный - принципиально новый! - ответ на эти великовечные вопросы Духа. Так, например, упомянутый Рильке в "Сонетах к Орфею" и "Дуинезских элегиях" развернул небывшую прежде картину мироздания - всеохватывающего целостного космоса без разделения, столь ранящего человека, на жизнь и смерть, прошлое и будущее, видимое и невидимое. Вестниками этого Космоса являются ангелы (отнюдь не в однолинейном христианском понимании). Впрочем вот что он сам думает об этом "со стороны" (т.е. в прозе - в поясняющем письме к своему польскому переводчику). Это настолько захватывающий дух текст, что читатель извинит меня за длинную выдержку от него невозможно оторваться...

"Утверждение жизни и смерти в "Элегиях" становится единством. (подчеркивания всюду самого автора - М.К.) Признавать одну без другой, как это выявляется и торжественно утверждается в "Элегиях", в конце концов только ограниченность, исключающая все бесконечное. Смерть - это лишь другая, невидимая и не освещенная нами сторона жизни. Мы должны попытаться достигнуть высшего знания нашего бытия, которое у себя дома в обеих не разграниченных между собой областях и питается из неисчерпаемого источника обеих... Истинная жизнь простирается на обе области, большой круг кровообращения проходит через обе: нет ни этого, ни того света, но лишь одно огромное единство, в котором пребывают стоящие над ним существа, "ангелы". И вот ставится проблема любви в этом, на большую свою половину расширившимся мире, в этом, наконец, целом, наконец- то, здоровом мире... И в этом самом большом "открытом" мире и пребывают все; нельзя сказать, чтобы "одновременно", ибо как раз отсутствие времени и обусловливает то, что все пребывают. Преходящее всюду погружается в глубокое бытие. Итак, все формы здешнего не только следует принимать ограниченными во времени, но по мере наших сил переводить их в те высшие планы бытия, к которым мы сами причастны. Но не в христианском смысле (от которого я все более решительно ухожу), а в чисто земном, в глубоко земном...

... все здешние явления и вещи должны быть поняты нашим внутренним разумом и преображены. Преображены? Да, потому что задача наша- так глубоко, так страстно и с таким страданием принять в себя эту преходящую бренную землю, чтобы сущность ее в нас "невидимо" снова восстала." (Р. М. Рильке. Вопрсведе... М. 1971. С. 303-305).

И тут от метафизического плана, не отказываясь от него, мы имеем редчайший случай перейти вместе с ним и к физическому, жизненному, который позволит обнажить - что, повторю ввиду особой важности - жизненные "корни" Духа и духовные "корни" Жизни.

Дело в том, что по предложению - в письме - Бориса Пастернака, жившего в Москве, в мае 1926 года Райнер Мария Рильке, живший в Швейцарии, написал приветственное письмо собрату по перу 36-летней Марине Цветаевой, жившей тогда во Франции. Через несколько дней Цветаева с присущей ей страстностью и силой пламенно ответила издавно обожаемому ею поэту: "Что после Вас остается делать поэту? Можно преодолеть мастера (как например, Гете), но преодолеть Вас - означает (означало бы преодолеть поэзию. Поэт - тот, кто преодолевает (должен преодолеть) жизнь" (см. "ДЫХАНИЕ ЛИРИКИ. Из переписки Рильке, Цветаевой и Пастернака. Дружба народов. 1987. № 7. С. 247).

И буквально через несколько дней развивая интересующий нас здесь аспект (метафизической любви двоих, как бы самим небом предназначенных друг для друга- аспекта поразительного и гениального мы здесь касаться не можем, чтобы не отвлекаться): "Тот свет (не церковно, скорее географически) ты знаешь лучше, чем этот, ты знаешь его топографически, со всеми горами, островами и замками. Топография души- вот, что ты такое. И твоей книгой (ах, это была не книга- это стало книгой !) о бедности, паломничестве и смерти ты сделал для Бога больше, чем все философы и проповедники вместе. Священник - преграда между мной и Богом (богами). Ты же - друг, УГЛУБЛЯЮЩИЙ и углубляющий радость (радость ли?) великого часа между двумя (вечными двумя!), тот, без кого уже не чувствуешь другого и кого ЕДИНСТВЕННОГО в конце концов только и любишь. Бог, Ты один сказал Богу нечто новое..." (там же).

Эпистолярный роман между ними - "вечными двумя" - быстро оборвался из- за внезапной смерти Райнера от лейкемии под самый Новый 1927-й год, и потрясенная Марина пишет ему, мертвому письмо, которое завершает так: "В здешнюю встречу мы с тобой никогда не верили - как и в здешнюю жизнь, не так ли?.. Райнер, пиши мне! (Довольно- таки глупая просьба?) С Новым годом и прекрасным небесным пейзажем!

...Райнер, Ты еще на земле, не прошло еще суток".

А когда прошло много суток, она написала ему поэтическое письмо- элегию "Новогоднее", где в частности говорилось:

Как сам Рильке в своих "Элегиях" обращался непосредственно к ангелам, так Цветаева обращается к нему, мертвому - в обоих случаях имеет место монолог, и в обоих случаях он принимает "абсолютный характер, ибо автор адресует свои слова в небытие, в Хронос", - как пишет сегодня, в 80-е гг., Иосиф Бродский, посвятивший специальное большое эссе разбору этого поразительного стихотворения Марины Цветаевой, Поэт щедрей апостола, - замечает он: "Поэтическая идея вечной жизни вообще тяготеет более к космогонии, нежели к теологии и мерилом души часто представляется не степень ее совершенства, необходимая для уподобления и слияния с Создателем, но скорее физическая (метафизическая) длительность и дальность ее странствий во Времени. В принципе, поэтическая концепция существования чуждается любой формы г-конечности и статики, в том числе - теологического апофеоза. Во всяком случае, Дантов рай куда интереснее его церковной версии.

..."Новогоднее" по сути есть тет-а-тет человека с вечностью или - что еще хуже - с идеей вечности. Христианский вариант вечности употреблен Цветаевой здесь не только терминологически. Даже если бы она была атеисткой, "тот свет" был наделен для нее конкретным церковным значением: ибо, будучи вправе сомневаться в загробной жизни для самого себя, человек менее охотно отказывает в подобной перспективе тому, кого он любил.

... искусство - вещь более древняя и универсальная, чем любая вера, с которой оно вступая в брак, плодит детей, но - с которой не умирает. Суд искусства - суд более требовательный: чем Страшный. (Иосиф Бродский. Форма времени. Стихотворения, эссе, пьесы в 2-х тт. Т. 2. С. 400- 447).

Я отважился на столь обильные выписки в конце предлагаемого материала по той простой причине, что комментировать от себя - значило бы только разжижать столь концентрированную и плотную мысль, содержание же ее раскрывает излагаемую мною идею оптимальным образом. Мне остается только добавить сказанному совсем немного.

Я начинал этот текст со стихов и закончить его хочу тем же, хотя казалось бы речь шла не столько об искусстве, сколь о религии, но, как видим, оказалось, что их таинственные феномены таинственно связаны друг с другом. И пророчества и поэзия - это видения без сна ("Конницей бессонниц движется искусство народов" - Ахматова), а сны с полетами - это творчество нашего подсознания.

Для этого не обязательно быть апостолом или поэтом (тем более, что "нас мало", - как говорит пушкинский Моцарт). Для этого достаточно глубокой и предельно искренней исповеди (хотя бы перед самим собой) и овладения "ПОНИМАЮЩИМ ЧТЕНИЕМ" исповедальной поэзии- того самого "искусства при свете совести" (М. Цветаева).

На уровне высокого - поэтического - ПОНИМАНИЯ религия и атеизм будут, как бы взаимопроникая, отражаться друг в друге, как отражается небо в глубокой и чистой воде.

А кроме того таинственный художник нашего подсознания - "шестикрылый серафим" - будет время от времени устраивать нам "очную ставку" с Вечностью, перенося нас за пределы жизни и смерти, поверяя земное, конечное с небесным, запредельным, а в виде нежной награды может отправлять нас в упоительный полет во сне - это олицетворение полета человеческой мечты, освободительного желания выйти за отпущенные нам пределы и хоть на какое-то время не быть послушным "закону тяжести" и законам беспощадного Времени: