... Но есть ответ в моих стихах тревожных -
Их тайный жар тебе поможет - жить!

Александр Блок

 

и на вопрос о сути бытия
Прямой ответ тогда лишь православен,
Как на духу небесный сруб поставлен,
(Отцовских горниц) - явлен вид жилья

Виктор Мамонов." Не звукоряд родного языка…»

Итак, под занавес встает последний вопрос: что же - в конечном счете - дает нам Поэзия? Краткий ответ содержится в приведенных блоковских строках: "поможет жить' - тем, что приоткрывает завесу над тайной смысла жизни.

И так было с самого начала европейской цивилизации (ограничимся только наиболее близким нам ареалом).

Шесть часов для труда предназначены, те, что за ними,
Самым значением букв смертному молвят: "Живи!:"

6 часов от восхода солнца до полудня, а за ними следуют 4 (в древности цифры обозначались буквами); 7 -Z, 8 -Н , 9 – O, 10 – J,* стало быть ZHOJ, что по-гречески значит "живи".

Но спрашивается в свою очередь: а что это значит, КАК живи, что САМОЕ ГЛАВНОЕ в жизни?..

Во Введении я приводил стихи из Архилоха, а здесь добавлю к ним разъяснение величайшего из эллинских мудрецов. Платон (напоминаю, философ-поэт!) считал, что человек в своих высших устремлениях должен следовать богам, а поскольку их высшее занятие - Игра в миры, то и человек должен ИГРАТЬ (чтоб достигнуть божественной свободы, которой лишен ТРУД как сфера необходимости). Шиллер построил на этом фундаменте "игры" целую программу эстетического воспитания человечества: нынешняя Земли "обезбожена", но остается Искусство и его высшая форма - Поэзия как средоточие свободной эстетической игры .

Современник и близкий друг Шиллера - Гёте в финале своего жизненного и творческого пути раскрыл главное содержание того, что принято называть «жизнью», т. е. её высшие ценности:

Вот мысль, которой весь я предан,
Итог всего, что ум скопил.
Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,
Жизнь и свободу заслужил.
Так именно, вседневно, ежегодно,
Трудясь, борясь, опасностью шутя,
Пускай живут муж, старец и дитя.

("Фауст", часть I, акт 5)

В этой, ставшей хрестоматийной и бессмертной, формуле охвачены все основные параметры достойной человеческой жизни: труд необходимый, борьба неизбежная ("бой"), игра жизнью и смертью ("опасностью шутя"), Свобода - и для всех жизненных этапов - от юности до старости.

В романе "Годы учения Вильгельма Мейстера" Гёте добавляет к названным параметрам еще неизбежность (и важность!) переживаемых страданий, которые только и открывают страдающей душе Бога:

Кто с хлебом слез своих не ел,
Кто в жизни целыми ночами
На ложе, плача, не сидел,
Тот не знаком с небесными властями

(книга П, гл. 15)

Осип Мандельштам называл это стихотворение гениальным и едва ли не итоговым для всей эпохи Просвещения, да и всей истории цивилизации.

В классической русской поэзии от Александра Пушкина до Александра Блока смысл человеческой жизни (в поэтических формулах) раскрывался следующим образом:

Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать,
И ведаю: мне будет наслажденье, -
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть, на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.

(А. Пушкин)

Этому светлому, жизнелюбивому, аполлоновскому началу может противостоять ночное, печально- демоническое ("летящее над грешною землей"); оценки могут меняться, но ценности при этом остаются те же самые, высшие, общечеловеческие:

Я жить хочу, хочу печали
Любви и счастию назло...

(М. Лермонтов)

Мы не можем здесь обозреть традицию еще одной, духовно наиболее высокой, надмирной тематики поэзии, парящей над жизнью и смертью, - каковой отдана едва ли не большая часть лирики поэта-философа (скажем, Тютчева), но каковая присутствует даже у сторонника "искусства для искусства" - например, Фета, мизантропа в житейском плане, относившегося к жизни едва ли не с отвращением; и тем не менее неизменно возносившегося ввысь:

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

(А. Фет)

На протяжении всего XIX столетия, которое и Пушкин и Блок называли жестоким, главная миссия поэта состояла в "восславлении свободы" и творчества. На заре первой русской революции Блок восклицал: "Пушкин! Тайную свободу пели мы вослед тебе". Поэт понимался им как "дитя добра и света, он весь свободы торжество". И это "дитя добра и света" подвело итог пониманию смысла жизни в годину первой мировой войны, оборвавшей святую традицию:

О, я хочу безумно жить:
Все сущее - увековечить.
Безличное - вочеловечить,
Несбывшееся - воплотить!

(А. Блок)

Сами по себе эти высшие человеческие ценности не могли сойти со сцены российской поэзии и в середине XX века, они выжили даже в условиях жизни, "бедной на взгляд, но великой под знаком понесенных утрат" 30-40-х годов (Б. Пастернак).

Поэт, которому посчастливилось выжить, к концу 50-х годов получивший (как скоро окажется, ненадолго) возможность жить и мыслить свободно, стремящийся во всем "дойти до самой сути", говорит:

Все время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

(Б. Пастернак)

Это всё по линии орфики: совсем иначе обстояло дело по линии ГЕРОИНИ, которой процентов на 90 был заполнена советская жизнь и культура. В советской идеологии - философии, социологии, эстетике и этике смыслом жизни однозначно был объявлен и "научно" аргументирован ТРУД ("общественно полезный - героический! - труд"). Естественно это нашло свое прямое отображение в соответствующего типа поэзии:

Радуюсь я: это мой труд вливается в труд моей Республики

(Маяковский)

И характерен предлагаемый один из высших образцов личностного идеала героизма (не говоря уж об идеологических вождях партии, канонизированных в миллионных тиражах):

Юноше, обдумывающему житьё,
решающему, сделать бы жизнь с кого,
скажу не задумываясь:
делай её с товарища Дзержинского

(Маяковский)

Не худо - по контрасту- вспомнить пушкинский адресат - блистательного князя Юсупова, в имении которого - в Архангельском - и поныне золотом на мраморе выбиты немеркнущие строки: "Ты понял жизни цель, счастливый человек: для Жизни ты живешь…»

Поиск смысла жизни есть поиск Истины, а сие, конечно, прежде и более всего вопрос глубоко философский. Но и для изящной словесности (поэзии) тут найдется свое место.

Один из самых глубоких отечественных религиозных мыслителей - отец П. Флоренский в своей знаменитой книге отмечает: «Чтобы прийти к истине, надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы - плоть. Но повторяю, как же именно, в таком случае, ухватиться за столп Истины? Не знаем, и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь вечности. Это непостижимо, но это - так».*

Так вот "лазурь вечности" несомненно бывает видна поэтам, она открывается поэтам, конечно, только орфического склада:

Надо чтоб ёлкою святочной
Вечность средь комнаты встала

(Б. Пастернак)

И наш сегодняшний современник - поэт глубоко духовного направления - Виктор Мамонов провозглашаете такой же естественностью:

Ни завтра, ни вчера: сегодня - вечность,
Откуда смотрит робкая душа,
Как мне брести по переходам комнат
Сегодня не составило труда,
Ей не составит будущее вспомнить,
Как прошлое, она была всегда.

("Удели на полушку любви", 1997 г)

И еще - с оглядкой на деление мира на православных и всех остальных:

Еще сквознячок прознобит из наружной
Отдушины вечности, всё впереди,
Из космоса тянет не только на русских,
И вам не укрыться, нам не приведи

(там же, стих, "Тюрьма ли, отечество - щепную крышу…")

Дело в том, что поэт ГЕРОИКИ адресовался исключительно к текущим будням, а если и гляделся д грядущее, то непременно туда экстраполировал именно завоеванное своей «героической современностью», которую он принимает "на ура" и воспевает: "Явившись в ЦККа грядущих светлых лет… я подыму как большевистский партбилет все сто томов моих партийных книжек" (Маяковский).

У религиозного же русского мыслителя мы можем найти глубокое объяснение тому пафосу, с каким наши поэты национальные отдаются теме страдания. "Чем больше человек удовлетворен здешним, тем меньше он ощущает влечение к запредельному. Вот почему, для пробуждения бывают нужны те страдания и бедствия, которые разрушают иллюзию достигнутого смысла (жизни – М.К.) Благополучие всего чаще приводит к грубому житейскому материализму. Наоборот, духовный и в особенности религиозный подъем обыкновенно зарождается среди тяжких испытаний. Глубочайшие откровения мирового смысла, связываются с теми величайшими страданиями, которыми пробуждается и закаляется сила духа" *

Но не только Страдание

Вкупе с ним всегда столь же субстанциальная Любовь.

Именно Любовь и Страдание являются двумя столпами русского смысла жизни.

В зеркале нашей поэзии, я надеюсь, мне удалось показать это на многих чудных образцах. Коль скоро наш текст завершался творчеством Беллы Ахмадулиной, дарующей надежду, мне представляется и в качестве коды обратиться именно к её лирике - тем более, что это - пример отнюдь не философствующего поэта, чтобы специально размышлять о смысле жизни (как, скажем, в "Фаусте"); но феномен чистого орфического лирика непременно таит в себе отблеск "ЛАЗУРИ ВЕЧНОСТИ" в своем внутреннем зеркале - даже при условии "неслыханной простоты".

Я знаю истину простую:
любить - вот верный путь к тому,
чтоб человечество вплотную
приблизить к сердцу и уму.
Всегда быть не хитрей, чем дети,
не злей, чем дерево в саду,
благословляя жизнь на свете
заботливей, чем жизнь свою.

("Дом")

И о присущей поэтессе интеллектуальной скромностью она именует Смысл - "незнакомцем", который, однако, оборачивается Словом – и несказанным и несказанным; Слово - "оборотень" Смысла:

Оно в уста целует бездыханность
и вдох ответа - явен и велик.
Лишь слово попирает бред и хаос
и смертным о бессмертье говорит.

("Я лишь объем, где обитате что-то...")

X X X